Шаг на пути к небу. Роман - Паратиков Павел

– Ну – ну, то – то я вижу, как Он ваши волосы бережет, скоро не то, что волос, в живых ни одного не останется, – усмехнулся Казначей, несколько человек тоже засмеялись.

– Эт точно, – подтвердил кто – то его слова.

– Ты, Антип Поликарпович, меня не понял. Я гутарю не за то, что Он нас бережет, а за то, что всё, что с нами происходит, енто с Его ведома и позволения.

– И за какие, скажи, прегрешения, с Его позволения, Россию в такую задницу окунули? Ладно, с нами понятно, нас есть за что, а вот ты – то как? А знаешь сколь тут политических? Пруд пруди, и половина из них, за анекдоты сидят, да за языки длинные. А священников, сколько по лагерям, мама родная.

– Один каторжанин уже говорил такие слова, и первым переступил врата рая.

Отец Вячеслав посмотрел в его глаза.

– Осознание своей греховности – это первый, и очень важный шаг на пути к Богу. Его ты уже сделал. Второй шаг – это осознание Его святости. Понимание того что Он, Святой и Праведный, не совершил ни одного греха, и безвинно принял мученическую смерть на кресте, дабы нам, которые заслужили это, не оказаться на этом кресте. Он, Безвинный, взяв нашу вину на Себя, нас оправдал. А ты говоришь за анекдот.

– Да мне рая не видать, как своей селезёнки, которую мне вертухаи отбили, – он помолчал.

– А хотелось бы, если честно, да грехи не пусчают.

– А ты думаешь, у того вора и разбойника, что рядом со Христом на кресте висел, меньше грехов было? Думаю, может даже побольше, и ничего, простил Господь кающегося грешника. В том-то и сила наша, и спасение. И это третий шаг, который сделал тот разбойник. Исповедав свою греховность, и осознав Его святость, он попросил «Вспомни обо мне Господи, когда будешь в Царствии Твоём».

Все вокруг притихли, слушая диалог вора и священника.

– Не далеко от тебя Царствие Его, Антип Поликарпович.

Казначей молча смотрел на него, ловя каждое слово, и пытаясь успеть переварить всё, что он говорил.

– Вот ты гутаришь, за что? – продолжил батюшка.

– А нечто сам не ведаешь? Царя, Помазанника Божьего убили, вот от того и проводит нас Господь через горнило. Потому как, мы все повинны в его смерти. И ты, лиходей, и я поп, и князья, и дворяне, и казаки больше других, потому как Богом призваны на защиту веры Христовой. От того и страдают более многих.

– О, слышал полковник, ты больше всех виноват, от того тебе пятнашку и впаяли.

Антип посмотрел на немолодого зека, лет шестидесяти. Тот, встав, подошёл к столу.

– Разрешите представиться, – обратился он к батюшке.

– Полковник Уссурийского казачьего войска, Водянский. Истинно вы всё говорите, отец Вячеслав, как есть истинно. Не уберегли мы веру Христову в своих сердцах, царя – батюшку не уберегли, церкви свои, от того и приняли по полной.

Он присел на нары рядом со столом.

– На всех вина лежит за смерть царёву, – продолжил священник.

– Но благ и милостив Господь. И будет ещё реять над Россией триколор, и взойдёт на престол империи монарх, и помажет его Господь на царство. Не знаю, сколь годов для ентого понадобиться, может пятьдесят, может сто, а может и по более. И если за эту веру мне придётся в карцере помереть, я на это согласный.

Водянский перекрестился.

– Дай-то Бог.

Антип обвёл слушающих взглядом, все обступили стол.

– Ни дай Бог, какая-нибудь сука, стуканёт на батюшку, на перо посажу, без лишних разговоров, политические, вас касается.

– Да не стращай ты их, Антип Поликарпович, на всё воля Божья.

– Ну, ты отец Вячеслав даёшь, хорошо тебе, у тебя на всё воля Божья. И сколько ж тебе за твои проповеди наболтали?

– Да, самую малость, – усмехнувшись, ответил батюшка.

– Десять лет, с учётом рецидива.

– Так ты у нас ещё и не первоход.

– Выходит так.

– Ну, Бог даст, уживёмся.

Казначей поднялся из-за стола.

– Благослови, батюшка.

Он сложил руки для благословения и наклонил голову. Священник встал.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Он перекрестил его.

– И меня благослови, батюшка, – прошепелявил Беззубый.

– Во имя Отца и Сына и Свягаго Духа, аминь.

– И меня.

Водянский тоже подошёл к нему. Постепенно, за благословением выстроилась большая очередь.

В барак вошёл начальник лагеря Глушко, с двумя солдатами.

– Ну, я так и думал, – усмехнулся он.

– Как же вы меня достали, со своей религией, безмозглые фанатики. Взять его, и в карцер, – приказал он солдатам, не раздумывая.

Те быстро схватили отца Вячеслава и вывели вон.

– Ну – ну, – опять усмехнулся Глушко.

– Рабы Божьи? Я вам устрою рабов Божьих.

Презрительно плюнув, он вышел вслед за своими солдатами.

– Вот же тварь, опять началось, и этого заморит, падла, – зашепелявил Беззубый.

– Нужно что-то делать, Антип Поликарпович, – подошёл к нему полковник.

– Как пить дать, убьет он его. Нельзя этого допустить, нужно что-то делать.

– Ша фраера, слухай сюда, – поднял руку Казначей.

– Батюшка правильно говорит, с нашего молчаливого согласия, краснопёрые над Россией глумятся, царя нашего убили, священников наших убивают, да церкви рушат. Сколько ж можно-то?

– А что мы можем, Антип Поликарпыч? – перебил его зек, со шрамом на лице.

– Ты полковник тоже заладил, делать, делать, а что делать то?

– Кое-что можем. Он вон, на смерть верную идет, улыбаясь, а нам, слабо? Короче так, фраера, объявляем всем бараком голодовку, пока батюшку не вернут. Ни дай Бог увижу, что кто-то по углам шкерится и жрёт, заставлю руку свою сожрать.

Глушко доложили, что третий барак, в полном составе, уже второй день, отказывается от еды. Он вызвал к себе Казначея.

– В чём суть вопроса? – посадив его перед собой, негромко спросил начальник.

Зная об авторитете Казанцева, Глушко старался иметь его расположение. Несколько лет назад, Казначей одним своим словом остановил бунт в лагере, который чуть не стоил ему погон.

– Зачем священника моришь, гражданин майор?

– А, вот в чём дело, – по обыкновению усмехнулся тот.

– За попа мазу тянете?

– Отпусти его.

– А если не отпущу?

– Получишь сто трупов, отъехавших с голодухи. Как думаешь, с таким раскладом, скоро ты станешь гражданином подполковником?

Антип говорил спокойно и размеренно, это придавало его словам серьёзности. Майор видел это, и это его пугало. Он понимал, что со ста трупами, ему не то, что погоны, ему головы не сносить.

– А что ты за того не впрягался, или тот плохо проповедовал? – с ехидством в голосе, решил поддеть его Глушко.

– Нет, хорошо проповедовал, не думал я просто, что ты его убьешь. Этого я тебе убить не дам.

– Хм, не даст он, герой. Да не убивал я его, он сам помер, слабеньким оказался. А может его Бог к рукам прибрал? – продолжал тот ехидничать.

– Я ж против Бога не попру, ну призвал его Господь, что тут поделаешь. Я вот не пойму тебя Казначей, ты ж вор, ты, когда у людей крал, тоже о Боге думал? Молился, наверно, перед каждым делом? Или ты с каждого дела попам часть отстёгивал, что бы они тебе грехи замаливали, а сейчас по старой памяти, мазу за них тянешь?

– Ну, я пошёл? – всё в том же спокойном и уверенном тоне спросил Казанцев, не реагируя на его выпады.

– Иди, – ответил Глушко, еле сдерживая свой гнев.

Казначей встал, и молча, вышел. Майор, соскочил, и с психу, схватив со стола какие-то бумаги, швырнул их в дверь.

– Вот тварь, – процедил он сквозь зубы.

Через час, отец Вячеслав был уже в бараке.

Глава 6

«Товарищи казаки, станичники! 25 августа, сего, 1936 года, в 20.00, в здании клуба, состоится сход. Просьба прибыть всем казакам обязательно!» – прочитал вслух Петро Башкин объявление, наклеенное у входа на ферму.

Вокруг собрался народ, посмотреть, что там расклеили по всей станице.

– Интересно, о чём гутарить будем? – спросил он как бы у всех.

– Ну что, станичные, завтра после смены все на сход, а сейчас давай за работу, неча толпиться, – громким голосом сказал Семён Евсеевич, усиливая его, что бы всем было слышно.

Собравшиеся начали расходиться по рабочим местам, по пути обсуждая прочитанное. После трагической гибели Фрисмана, по ходатайству председателя, Семён Евсеевич был назначен на должность управляющего фермой, где до этого работал ветеринаром. Пустовалу стоило трудов это назначение. Обком партии долго сопротивлялся, сетуя на его казачье происхождение и судимость сына. К тому же припомнили и участие Савелия в антибольшевистской борьбе. Но всё же, Тимофей Аркадьевич смог настоять на своём. Семён Евсеевич был большим профессионалом в животноводстве, и имел непререкаемый авторитет среди казаков. А в тридцать третьем, когда продовольственная политика поставила село на грань выживания, именно благодаря профессионализму и авторитету, удалось сохранить поголовье скота, и избежать гибели людей. Чего нельзя было сказать о других регионах Сибири, да и всей страны в целом. Из-за того, что правительство было вынуждено восполнять растущие пищевые потребности индустриальных регионов, селу были поставлены увеличенные планы сельхозпроизводства, с которыми оно не справилось. Этим был вызван кризис. Люди, в прямом смысле, умирали от голода, не сумев грамотно распределить ограниченные ресурсы. Начался падёж скота. И лишь немногие колхозы смогли без потерь выйти из сложившейся ситуации, во многом благодаря грамотному руководству на местах. Семён Евсеевич внёс неоценимый вклад в преодоление кризиса, чем, несомненно, вызвал расположение руководства. Его не пролетарское происхождение и прошлое, остались «за скобками».